Рассказ в сокращении.
Да–да, именно так, с маленькой буквы. Так учила Юрку его первая учительница Лидия Михайловна. Она говорила, что у всех нас есть одна большая Родина – наша страна, и это слово пишется, конечно, с большой буквы. Но у каждого человека есть ещё личная маленькая родина – это место, где он родился и вырос.
Юркина малая родина – это деревня Красавино.
В первый свой сбор в школу Юрка получил пару тетрадей, деревянную синюю покусанную ручку с длинным тонким пером и к ней в комплект стеклянную чернильницу–невыливайку, четыре книжки, да новые холщёвые штаны с верёвочкой на поясе, которую он старался прятать под длинным подолом рубахи. Конечно, Юрка предпочёл бы ремень на пояс, да это считалось верхом достатка, чтобы пацану в первый класс, да ремень? Вытащить верёвку не было никакой возможности – без неё штаны просто падали на пол.
Школа, несмотря на своё важное официальное название и даже прибитую вывеску, была простым обычным деревенским бревенчатым домом, принадлежавшем когда–то выселенному в Сибирь местному мужичку–середнячку Демиду Корсакову. На кулака он так и не потянул, а вот на зажиточного с тремя лошадьми – запросто. Первую компанию по выселению кулаков ему удалось отсидеться, не тронули, зато во второй эшелон он уже подходил без всякого сомнения.
Комнатка, в которой селилась Лидия Михайловна с пятилетней дочкой, совмещала в себе сразу спальню и кухню. Тут стоял очень старый обшарпанный кожаный диван с высокой спинкой. Спинка эта к верху заканчивалась целой системой различных полочек, на которых стояли смешные фарфоровые слоники, а в средней полочке было прорезано маленькое зеркальце, высоченный шкаф и огромный дубовый стол на полкухни. Большая белёная русская печь обогревала сразу все три горницы, но топилась отсюда, из учительской комнатки.
Детей в Юркиной семье было шестеро. А шесть детских ртов в голодный год – это, конечно, не щи лаптем хлебать. Да и было–то этих щей крапивных тоже не на каждый день. Что ж, это теперь, при всей нашей сытости, шестеро на полке – большой подвиг. Тогда это было в порядке вещей. Да и поболей было душ в семьях, вот только выживали, порой, не все дети.
Вот и Юркина самая старшая сестра Зоя, несмотря на свой очень жизнерадостный возраст – ей уже шестнадцать «стукнуло», больше лежала сейчас на полатях, выходила из дома крайне редко – не дальше завалинки, чтобы посидеть и погреться на тёплом солнышке. Она редко улыбалась, совсем мало ела, зато постоянно страшно кашляла, да, порой, так сильно, что начинала задыхаться. Все знали – откуда у этой астмы растут ноги.
Всю зиму Зоя проработала где–то в лесах вокруг некоего малого рабочего посёлка Шалакуша Архангельской области. Послали её туда по разнарядке, пришедшей в колхоз, на выпилку леса. Просто в деревне больше некого было посылать – старших война побила, младшие ещё не выросли. Родные полагали, конечно, что тяжко придётся их девочке, но не думали, что настолько. Иногда, доходили до деревни несладкие вести о дочери через какую–либо оказию, но всю правду пришлось узнать много позже.
Однажды, в самые морозы, (была середина зимы), объявился человек из тех мест. Вот и рассказал он, что видел Зою, и что Зоя совсем плоха. Падающее по не очень предсказуемой траектории дерево крепко ударило, не успевшую увернуться девчонку, огромным суком по затылку, да так сильно ударило, что Зоя мгновенно рухнула без сознания под зелёной обширной хвоей.
Когда весной Зоя вернулась – смотреть на неё было страшно: мало того, что ушиб головы не прошёл даром, так ещё и полное истощение организма. В изношенной до лохмотьев одежде, грязную с долгой дороги – Зою просто не могли узнать. Но самое страшное о той «командировке» открывалось потом, за долгими вечерами в тихих, неторопливых беседах. Все были знакомы с чувством голода, но Зоя поведала о постоянном и, казалось, вечном чувстве голода. Платили там так ничтожно мало, что на еду не хватало никак при любой экономии. Жалкие копейки улетучивались без следа за несколько дней и тогда наступал голод. Ели в столовой только один раз в день ячменную кашу без масла, сваренную на воде. К ней полагалось по куску чёрного хлеба – вот и весь дневной паёк. И это при такой тяжёлой работе на износ.
Ближе к осени Зоя говорила всё меньше и меньше, зато чаще стала заходиться в страшном астматическом кашле, привезённом из Архангельских лесов. Она с трудом выбиралась во двор, чтобы не огорчать родных и подолгу просиживала за углом дома, отплёвывая и отхаркивая сгустки. Мама всё слышала, она подходила в такие минуты к старой иконке в углу и молилась удивлённому, с вытянутым лицом, «боженьке» всё это время, пока Зоя не возвращалась обратно в дом.
Уже совсем поздней осенью, когда последние листья в саду, завернувшись в коричневые трубочки, перекатывались по голой земле, скованной первым утренним морозцем, Зоя вот так же вышла из дому, наспех накинув лысый овчинный полушубок, и… больше не вернулась. Позже отец принёс из сада тоненькое тельце старшей дочери на руках. Зоя умерла.
Прошло несколько дней, пока Юрка снова не пошёл в школу.
Было уже очень холодно, как на улице, так и в помещении школы. Юрка сел за парту в самом дальнем углу, там было чуть теплее. Лидия Михайловна ничего не стала спрашивать, она просто подошла к мальчику и молча погладила его по вихрам, пока никто не видел. Юрке захотелось уткнуться в тёплую учительскую кофту и расплакаться, но он чудом удержался, только вздохнул тяжко, вздрогнув толи от неожиданно нахлынувшей жалости к самому себе, толи просто от холода.
Чего греха таить – все знали, как трудно жилось Лидии Михайловне на тощую учительскую зарплату, не имея никакого своего хозяйства. В тот год, практически, все голодали и колхоз, не очень расщедрившийся на дрова, зато впервые выделил школе немного картошки. Питались тогда все по–разному: у кого–то ещё была коровёнка в хозяйстве и счастливчики приносили с собой стеклянный шкалик молока к куску чёрного хлеба, но таких было совсем немного. Всех остальных выручала картошка.
«Избранные» доставали стеклянные четвертинки с молоком. Это всегда был очень нелёгкий момент для Лидии Михайловны. Дело в том, что её маленькая дочь обедала всегда в одно время вместе с учениками, пока картофельная баланда была ещё горячей, и когда девочка видела молоко у кого–то в руках, она просто впадала в ступор – так ей хотелось этого молока. Она зачарованно глазела на белую жидкость и не могла оторвать взгляда. Лидия Михайловна переживала, пробовала выводить дочь из комнаты, кормить отдельно в своей комнатке, но девочка не соглашалась и широко распахнутыми глазами провожала каждый глоток молока в чей–то рот. Своей коровы у Лидии Михайловны, конечно, не было и быть не могло. Она несколько раз выменивала в деревне за некоторые вещи немного молока, чтобы порадовать дочку, но это было так редко, что, лишь, подчёркивало недоступность белого продукта.
И вот, однажды, во всех четырёх деревнях узнали о великом чуде: Лидия Михайловна съездила в город, продала последнее сокровище, что у неё было – замечательное старинное кольцо, доставшееся ей ни то от мамы, ни то от бабушки и, будучи совершенно городским человеком, впервые в жизни выкупила в колхозе рябенькую тёлочку. Совсем крохотный слабый телёночек чуть выжил, но как за ним ухаживала Лидия Михайловна! При такой заботе тёлочка просто не могла не выжить. «Звёздочка», как назвала учительница свою любимицу за белую отметину во лбу, купалась в такой нежности, какую и дети–то в некоторых семьях никогда не видели. По–сути, это и был третий член их маленькой семьи. В самое лихое, голодное время Звёздочке отдавалось последнее. А счастливая женщина улыбалась, да приговаривала, поглаживая попеременно то дочку, то тёлочку:
– Ой, скоро и у нас будет молочко, – потом добавляла с гордостью, – СВОЁ молочко, – делая ударение именно на первое слово – «своё»!
Лидию Михайловну очень уважали в округе, можно даже сказать – любили все, кто её знал. А знали её далеко за пределами Красавино, да и как было не знать единственного учителя на тридцать вёрст вокруг. Все искренне радовались её столь важному приобретению, помогали кое в чём по хозяйству: травы накосить, перевернуть, сгрести в копны. Ну, а первое, что сельчане сделали – это построили для Звёздочки небольшой, но очень удобный сарайчик невдалеке от школы.
Долго и терпеливо ждала первого молочка Лидия Михайловна. Летом выводила Звёздочку к озеру, мыла и выскабливала, а зимой старалась максимально утеплить сарайчик, обсыпала стенки снаружи песком, застилала побольше соломы на потолок, в самые большие морозы приносила в железном ведре горячие угли из печки, чтобы нагреть воздух в сарайчике. Так прошло два года взросления тёлочки. Звёздочка выросла и, вскорости, должна была впервые телиться. Учительница радовалась, навещая подрастающую кормилицу в любую свободную минутку, теперь она сама так ловко чистила хлев, как будто всю жизнь этим только и занималась, подстилала соломки, гладила по пушистому темечку и приговаривала:
– Скоро, уже скоро…
В последние тёплые дни лета Лидия Михайловна привязывала Звёздочку невдалеке от сарайчика и тёлка с удовольствием ощипывала остатки пожухлой травы вокруг себя, а потом лежала подолгу, подставляя округлые бока под ещё тёплые лучи заходящего солнца. А вечером счастливая женщина отвязывала Звёздочку от верёвки и, словно извиняясь за такую вынужденную меру, целовала тёлочку в мокрый нос. Та сытая и довольная шла в свой сарайчик, покачивая огромным пузом. До первого отёла оставалось совсем немного времени, а это означало, что появится, наконец, и первое долгожданное молоко. Об этом событии, конечно, знали все. А тут и школа открылась для нового учебного года, ученики снова собрались все вместе и первым делом пошли проведать Звёздочку. Пока холода ещё не наступили, Лидия Михайловна разрешала всем желающим заходить к Звёздочке, гладить её. В это время учительница была необыкновенно счастлива. Школьники заметили, что в последнее время она даже плохих отметок больше не ставила. Все ждали приближающееся событие.
В то незабываемое утро Юрка шёл в школу особенно довольным. Худо–бедно, он выправил свою учёбу. Всё последнее лето Юрка уже полноценно работал в колхозе – возил воду на быках и, с наступлением школьной поры ему уже на полном серьёзе приходилось совмещать и учёбу и работу.
Подойдя поближе к школе, Юрка ещё издали заметил некие странности: школьники почему–то не заходили внутрь школы, а бродили по двору, и все какие–то неприкаянные, хмурые и молчаливые. Тревожное чувство возросло, когда Юрка увидел настежь распахнутую дверь в сарайчик Звёздочки. Открытый навесной замок валялся рядом на земле. Юрка подошёл к дверям и чуть не столкнулся головой с местным участковым, который как раз, низко наклонившись, выходил изнутри сарайчика. За ним, также полусогнувшись, бледная, как смерть, Лидия Михайловна. Она была впервые непричёсанна, с чёрными заплаканными глазами. Не видя никого вокруг, Лидия Михайловна ступила мимо Юрки и пошла вслед за участковым в школу через свой отдельный вход.
Юрка, ошарашенный, заглянул в проём сарайчика и остолбенел – Звёздочки не было. На свежей застеленной соломе, всклокоченной чужими ногами, расползлась огромная кровавая лужа. А чуть в стороне Юрка увидел самое страшное – валяющуюся на соломе отрезанную голову Звёздочки. Всё белое большое пятно на лбу, из–за которого тёлочка и получила свою кличку, было запачкано сгустками запёкшейся крови. Кровь была даже на маленьких рожках. Юрка сделал шаг назад, мальчику стало нехорошо, его замутило. Он оступился, упал, быстро вскочил и, почему–то, бросился домой.
Занятия, конечно, отменили. Не возобновились они и на следующий день, и на следующий…
Говорят, хлопотали тогда сельчане, чтоб как–то помочь своей учительнице, обращались в правление колхоза, чтоб выделили для неё в порядке исключения телёночка бесплатно, обещали отработать, да в тот год не мог колхоз помочь при всём своём желании. Передохли коровы за зиму. Весной кормили, чудом оставшихся, уже соломой с крыш. А при первых тёплых деньках выживших коровёнок выгоняли силой из стойла поближе к водоёмам пожевать остатки прошлогоднего сухостоя, да первые махонькие листочки, проклюнувшиеся из–под снега. Да не могли уже коровы не то, что выйти своими ногами, а и просто подняться. Их вытаскивали практически на руках, а когда коровы увязали в жиже у водоёмов, мужики подставляли деревянные палки под корову, чтоб та стояла и не падала, и длинными жердями вытягивали из грязи, как на качелях наваливаясь по несколько человек в противовес.
Резать их тоже было без толку – одни кожа да кости, волкам нечего есть. Из двадцати оставшихся коров надаивали молока всего четыре ведра и те сдавали государству, отвозили на молокозавод в Кострому. Юрка заезжал на своей бычьей паре во все четыре деревни, а собирал всего три фляги. И всё молоко до капли нужно было сдать. А что же было делать? Послевоенные детские сады надо было спасать. И спасали, как могли.
Но Лидия Михайловна уже ничего этого не знала. Через некоторое время, как закрылась школа, она забрала Милю и навсегда уехала. Куда – никто не знал. В осиротевшую школу долго никого не присылали, а потом, уже и присылать было некуда. Зимой деревянный дом с вывеской «школа» разобрали постепенно на дрова – нужно было выживать.
После закрытия школы, год за годом стали вымирать и деревни. Некоторые жители сами разбирали свои дома и перевозили постройки куда поближе к городу или в другие, более населённые на тот момент деревни, в которых ещё теплилась жизнь. Некоторые дома хозяева просто бросали и уезжали в поисках лучшей доли где–нибудь на далёкой чужбине, в некоторых – хозяева постепенно умирали и такие избы заколачивались раз и навсегда.
Юрка тоже вырос, уехал в городскую школу, закончил ФЗУ, потом – армия, города и новостройки Урала. Так наступило взросление. Приезжал, однажды, спустя много лет, Юрий Васильевич на свою малую Родину. Именно так – с большой буквы, как просила когда–то его первая учительница Лидия Михайловна. Огорчился тогда сильно Юрий Васильевич. Не стало деревни с таким красивым именем – Красавино. Все уехали. Все до одного! Превратилось Красавино в страшный заброшенный пустырь. Даже домов пустых не осталось, только едва узнаваемые проплешины на тех местах, где они стояли когда–то. Кирпичных фундаментов тогда ещё не делали, просто подымали дома на определённую высоту и всё. Вот и не осталось, практически, никаких следов от деревни. Около пятидесяти деревень было до войны в этих краях, ныне и десяти не наберётся, да и те только остались, что были поближе к городу. Остальные умерли. Вот те на – Родина…
Да–да, именно так, с маленькой буквы. Так учила Юрку его первая учительница Лидия Михайловна. Она говорила, что у всех нас есть одна большая Родина – наша страна, и это слово пишется, конечно, с большой буквы. Но у каждого человека есть ещё личная маленькая родина – это место, где он родился и вырос.
Юркина малая родина – это деревня Красавино.
В первый свой сбор в школу Юрка получил пару тетрадей, деревянную синюю покусанную ручку с длинным тонким пером и к ней в комплект стеклянную чернильницу–невыливайку, четыре книжки, да новые холщёвые штаны с верёвочкой на поясе, которую он старался прятать под длинным подолом рубахи. Конечно, Юрка предпочёл бы ремень на пояс, да это считалось верхом достатка, чтобы пацану в первый класс, да ремень? Вытащить верёвку не было никакой возможности – без неё штаны просто падали на пол.
Школа, несмотря на своё важное официальное название и даже прибитую вывеску, была простым обычным деревенским бревенчатым домом, принадлежавшем когда–то выселенному в Сибирь местному мужичку–середнячку Демиду Корсакову. На кулака он так и не потянул, а вот на зажиточного с тремя лошадьми – запросто. Первую компанию по выселению кулаков ему удалось отсидеться, не тронули, зато во второй эшелон он уже подходил без всякого сомнения.
Комнатка, в которой селилась Лидия Михайловна с пятилетней дочкой, совмещала в себе сразу спальню и кухню. Тут стоял очень старый обшарпанный кожаный диван с высокой спинкой. Спинка эта к верху заканчивалась целой системой различных полочек, на которых стояли смешные фарфоровые слоники, а в средней полочке было прорезано маленькое зеркальце, высоченный шкаф и огромный дубовый стол на полкухни. Большая белёная русская печь обогревала сразу все три горницы, но топилась отсюда, из учительской комнатки.
Детей в Юркиной семье было шестеро. А шесть детских ртов в голодный год – это, конечно, не щи лаптем хлебать. Да и было–то этих щей крапивных тоже не на каждый день. Что ж, это теперь, при всей нашей сытости, шестеро на полке – большой подвиг. Тогда это было в порядке вещей. Да и поболей было душ в семьях, вот только выживали, порой, не все дети.
Вот и Юркина самая старшая сестра Зоя, несмотря на свой очень жизнерадостный возраст – ей уже шестнадцать «стукнуло», больше лежала сейчас на полатях, выходила из дома крайне редко – не дальше завалинки, чтобы посидеть и погреться на тёплом солнышке. Она редко улыбалась, совсем мало ела, зато постоянно страшно кашляла, да, порой, так сильно, что начинала задыхаться. Все знали – откуда у этой астмы растут ноги.
Всю зиму Зоя проработала где–то в лесах вокруг некоего малого рабочего посёлка Шалакуша Архангельской области. Послали её туда по разнарядке, пришедшей в колхоз, на выпилку леса. Просто в деревне больше некого было посылать – старших война побила, младшие ещё не выросли. Родные полагали, конечно, что тяжко придётся их девочке, но не думали, что настолько. Иногда, доходили до деревни несладкие вести о дочери через какую–либо оказию, но всю правду пришлось узнать много позже.
Однажды, в самые морозы, (была середина зимы), объявился человек из тех мест. Вот и рассказал он, что видел Зою, и что Зоя совсем плоха. Падающее по не очень предсказуемой траектории дерево крепко ударило, не успевшую увернуться девчонку, огромным суком по затылку, да так сильно ударило, что Зоя мгновенно рухнула без сознания под зелёной обширной хвоей.
Когда весной Зоя вернулась – смотреть на неё было страшно: мало того, что ушиб головы не прошёл даром, так ещё и полное истощение организма. В изношенной до лохмотьев одежде, грязную с долгой дороги – Зою просто не могли узнать. Но самое страшное о той «командировке» открывалось потом, за долгими вечерами в тихих, неторопливых беседах. Все были знакомы с чувством голода, но Зоя поведала о постоянном и, казалось, вечном чувстве голода. Платили там так ничтожно мало, что на еду не хватало никак при любой экономии. Жалкие копейки улетучивались без следа за несколько дней и тогда наступал голод. Ели в столовой только один раз в день ячменную кашу без масла, сваренную на воде. К ней полагалось по куску чёрного хлеба – вот и весь дневной паёк. И это при такой тяжёлой работе на износ.
Ближе к осени Зоя говорила всё меньше и меньше, зато чаще стала заходиться в страшном астматическом кашле, привезённом из Архангельских лесов. Она с трудом выбиралась во двор, чтобы не огорчать родных и подолгу просиживала за углом дома, отплёвывая и отхаркивая сгустки. Мама всё слышала, она подходила в такие минуты к старой иконке в углу и молилась удивлённому, с вытянутым лицом, «боженьке» всё это время, пока Зоя не возвращалась обратно в дом.
Уже совсем поздней осенью, когда последние листья в саду, завернувшись в коричневые трубочки, перекатывались по голой земле, скованной первым утренним морозцем, Зоя вот так же вышла из дому, наспех накинув лысый овчинный полушубок, и… больше не вернулась. Позже отец принёс из сада тоненькое тельце старшей дочери на руках. Зоя умерла.
Прошло несколько дней, пока Юрка снова не пошёл в школу.
Было уже очень холодно, как на улице, так и в помещении школы. Юрка сел за парту в самом дальнем углу, там было чуть теплее. Лидия Михайловна ничего не стала спрашивать, она просто подошла к мальчику и молча погладила его по вихрам, пока никто не видел. Юрке захотелось уткнуться в тёплую учительскую кофту и расплакаться, но он чудом удержался, только вздохнул тяжко, вздрогнув толи от неожиданно нахлынувшей жалости к самому себе, толи просто от холода.
Чего греха таить – все знали, как трудно жилось Лидии Михайловне на тощую учительскую зарплату, не имея никакого своего хозяйства. В тот год, практически, все голодали и колхоз, не очень расщедрившийся на дрова, зато впервые выделил школе немного картошки. Питались тогда все по–разному: у кого–то ещё была коровёнка в хозяйстве и счастливчики приносили с собой стеклянный шкалик молока к куску чёрного хлеба, но таких было совсем немного. Всех остальных выручала картошка.
«Избранные» доставали стеклянные четвертинки с молоком. Это всегда был очень нелёгкий момент для Лидии Михайловны. Дело в том, что её маленькая дочь обедала всегда в одно время вместе с учениками, пока картофельная баланда была ещё горячей, и когда девочка видела молоко у кого–то в руках, она просто впадала в ступор – так ей хотелось этого молока. Она зачарованно глазела на белую жидкость и не могла оторвать взгляда. Лидия Михайловна переживала, пробовала выводить дочь из комнаты, кормить отдельно в своей комнатке, но девочка не соглашалась и широко распахнутыми глазами провожала каждый глоток молока в чей–то рот. Своей коровы у Лидии Михайловны, конечно, не было и быть не могло. Она несколько раз выменивала в деревне за некоторые вещи немного молока, чтобы порадовать дочку, но это было так редко, что, лишь, подчёркивало недоступность белого продукта.
И вот, однажды, во всех четырёх деревнях узнали о великом чуде: Лидия Михайловна съездила в город, продала последнее сокровище, что у неё было – замечательное старинное кольцо, доставшееся ей ни то от мамы, ни то от бабушки и, будучи совершенно городским человеком, впервые в жизни выкупила в колхозе рябенькую тёлочку. Совсем крохотный слабый телёночек чуть выжил, но как за ним ухаживала Лидия Михайловна! При такой заботе тёлочка просто не могла не выжить. «Звёздочка», как назвала учительница свою любимицу за белую отметину во лбу, купалась в такой нежности, какую и дети–то в некоторых семьях никогда не видели. По–сути, это и был третий член их маленькой семьи. В самое лихое, голодное время Звёздочке отдавалось последнее. А счастливая женщина улыбалась, да приговаривала, поглаживая попеременно то дочку, то тёлочку:
– Ой, скоро и у нас будет молочко, – потом добавляла с гордостью, – СВОЁ молочко, – делая ударение именно на первое слово – «своё»!
Лидию Михайловну очень уважали в округе, можно даже сказать – любили все, кто её знал. А знали её далеко за пределами Красавино, да и как было не знать единственного учителя на тридцать вёрст вокруг. Все искренне радовались её столь важному приобретению, помогали кое в чём по хозяйству: травы накосить, перевернуть, сгрести в копны. Ну, а первое, что сельчане сделали – это построили для Звёздочки небольшой, но очень удобный сарайчик невдалеке от школы.
Долго и терпеливо ждала первого молочка Лидия Михайловна. Летом выводила Звёздочку к озеру, мыла и выскабливала, а зимой старалась максимально утеплить сарайчик, обсыпала стенки снаружи песком, застилала побольше соломы на потолок, в самые большие морозы приносила в железном ведре горячие угли из печки, чтобы нагреть воздух в сарайчике. Так прошло два года взросления тёлочки. Звёздочка выросла и, вскорости, должна была впервые телиться. Учительница радовалась, навещая подрастающую кормилицу в любую свободную минутку, теперь она сама так ловко чистила хлев, как будто всю жизнь этим только и занималась, подстилала соломки, гладила по пушистому темечку и приговаривала:
– Скоро, уже скоро…
В последние тёплые дни лета Лидия Михайловна привязывала Звёздочку невдалеке от сарайчика и тёлка с удовольствием ощипывала остатки пожухлой травы вокруг себя, а потом лежала подолгу, подставляя округлые бока под ещё тёплые лучи заходящего солнца. А вечером счастливая женщина отвязывала Звёздочку от верёвки и, словно извиняясь за такую вынужденную меру, целовала тёлочку в мокрый нос. Та сытая и довольная шла в свой сарайчик, покачивая огромным пузом. До первого отёла оставалось совсем немного времени, а это означало, что появится, наконец, и первое долгожданное молоко. Об этом событии, конечно, знали все. А тут и школа открылась для нового учебного года, ученики снова собрались все вместе и первым делом пошли проведать Звёздочку. Пока холода ещё не наступили, Лидия Михайловна разрешала всем желающим заходить к Звёздочке, гладить её. В это время учительница была необыкновенно счастлива. Школьники заметили, что в последнее время она даже плохих отметок больше не ставила. Все ждали приближающееся событие.
В то незабываемое утро Юрка шёл в школу особенно довольным. Худо–бедно, он выправил свою учёбу. Всё последнее лето Юрка уже полноценно работал в колхозе – возил воду на быках и, с наступлением школьной поры ему уже на полном серьёзе приходилось совмещать и учёбу и работу.
Подойдя поближе к школе, Юрка ещё издали заметил некие странности: школьники почему–то не заходили внутрь школы, а бродили по двору, и все какие–то неприкаянные, хмурые и молчаливые. Тревожное чувство возросло, когда Юрка увидел настежь распахнутую дверь в сарайчик Звёздочки. Открытый навесной замок валялся рядом на земле. Юрка подошёл к дверям и чуть не столкнулся головой с местным участковым, который как раз, низко наклонившись, выходил изнутри сарайчика. За ним, также полусогнувшись, бледная, как смерть, Лидия Михайловна. Она была впервые непричёсанна, с чёрными заплаканными глазами. Не видя никого вокруг, Лидия Михайловна ступила мимо Юрки и пошла вслед за участковым в школу через свой отдельный вход.
Юрка, ошарашенный, заглянул в проём сарайчика и остолбенел – Звёздочки не было. На свежей застеленной соломе, всклокоченной чужими ногами, расползлась огромная кровавая лужа. А чуть в стороне Юрка увидел самое страшное – валяющуюся на соломе отрезанную голову Звёздочки. Всё белое большое пятно на лбу, из–за которого тёлочка и получила свою кличку, было запачкано сгустками запёкшейся крови. Кровь была даже на маленьких рожках. Юрка сделал шаг назад, мальчику стало нехорошо, его замутило. Он оступился, упал, быстро вскочил и, почему–то, бросился домой.
Занятия, конечно, отменили. Не возобновились они и на следующий день, и на следующий…
Говорят, хлопотали тогда сельчане, чтоб как–то помочь своей учительнице, обращались в правление колхоза, чтоб выделили для неё в порядке исключения телёночка бесплатно, обещали отработать, да в тот год не мог колхоз помочь при всём своём желании. Передохли коровы за зиму. Весной кормили, чудом оставшихся, уже соломой с крыш. А при первых тёплых деньках выживших коровёнок выгоняли силой из стойла поближе к водоёмам пожевать остатки прошлогоднего сухостоя, да первые махонькие листочки, проклюнувшиеся из–под снега. Да не могли уже коровы не то, что выйти своими ногами, а и просто подняться. Их вытаскивали практически на руках, а когда коровы увязали в жиже у водоёмов, мужики подставляли деревянные палки под корову, чтоб та стояла и не падала, и длинными жердями вытягивали из грязи, как на качелях наваливаясь по несколько человек в противовес.
Резать их тоже было без толку – одни кожа да кости, волкам нечего есть. Из двадцати оставшихся коров надаивали молока всего четыре ведра и те сдавали государству, отвозили на молокозавод в Кострому. Юрка заезжал на своей бычьей паре во все четыре деревни, а собирал всего три фляги. И всё молоко до капли нужно было сдать. А что же было делать? Послевоенные детские сады надо было спасать. И спасали, как могли.
Но Лидия Михайловна уже ничего этого не знала. Через некоторое время, как закрылась школа, она забрала Милю и навсегда уехала. Куда – никто не знал. В осиротевшую школу долго никого не присылали, а потом, уже и присылать было некуда. Зимой деревянный дом с вывеской «школа» разобрали постепенно на дрова – нужно было выживать.
После закрытия школы, год за годом стали вымирать и деревни. Некоторые жители сами разбирали свои дома и перевозили постройки куда поближе к городу или в другие, более населённые на тот момент деревни, в которых ещё теплилась жизнь. Некоторые дома хозяева просто бросали и уезжали в поисках лучшей доли где–нибудь на далёкой чужбине, в некоторых – хозяева постепенно умирали и такие избы заколачивались раз и навсегда.
Юрка тоже вырос, уехал в городскую школу, закончил ФЗУ, потом – армия, города и новостройки Урала. Так наступило взросление. Приезжал, однажды, спустя много лет, Юрий Васильевич на свою малую Родину. Именно так – с большой буквы, как просила когда–то его первая учительница Лидия Михайловна. Огорчился тогда сильно Юрий Васильевич. Не стало деревни с таким красивым именем – Красавино. Все уехали. Все до одного! Превратилось Красавино в страшный заброшенный пустырь. Даже домов пустых не осталось, только едва узнаваемые проплешины на тех местах, где они стояли когда–то. Кирпичных фундаментов тогда ещё не делали, просто подымали дома на определённую высоту и всё. Вот и не осталось, практически, никаких следов от деревни. Около пятидесяти деревень было до войны в этих краях, ныне и десяти не наберётся, да и те только остались, что были поближе к городу. Остальные умерли. Вот те на – Родина…
Комментариев нет:
Отправить комментарий