И цветы, и шмели, и трава, и колосья,
И лазурь, и полуденный зной...
Срок настанет - господь сына блудного спросит:
"Был ли счастлив ты в жизни земной?"
И забуду я все - вспомню только вот эти
Полевые пути меж колосьев и трав -
И от сладостных слез не успею ответить,
К милосердным коленям припав. (И.Бунин)
I. Нагартав.
Шум моторов разорвал напряженную августовскую тишину. И по селу прокатилось: «Немцы! Немцы! Немцы!» Разлетелось по дворам, от дома к дому, от двора к двору и стихнув, будто утонув, где-то в Весуне. О войне знали, знали, что она близко, кто-то подался на Восток, за Днепр, в основном это были евреи из Нагартавы, небольшого еврейского хутора, который со временем разросся в поселок и примыкал к селу, отделенный речкой. К местным, которые жили и работали здесь, прибавились евреи, бежавшие от войны из-под Винницы и Белоруссии. Навьючив свой скарб на поводья, отправились, как цыганский табор, вмиг потеряв оседлость, нажитое и построенное. Добравшись до Днепра, переправиться не смогли, переправы уже бомбили, а те, что остались, были заняты военными грузами и беженцев отгоняли часовые, охранявшие переправы. Большинство вернулись назад в Нагартав.
Те, кто остался в селе, отдали мужчин в РККА, надеясь, что они их и защитят и не допустят, чтобы вражий сапог топтал их щедрые сады, серебряную от ковыля степь, пил их Весуньскую воду.
Когда авангард колоны въехал в село, жители выходили к дороге посмотреть, какие они эти немцы, как они выглядят. Колька, выскочив из хаты, помчался на звук моторов, оставляя в теплой и пышной, как мука пыли, свои босые отпечатки. Он вначале бежал навстречу машинам, затем остановился и, замерев от испуга, понесся обратно, через огороды и задние дворы, обгавкиваемый тощими сельскими собаками. Он остановился, спрятавшись за сараем, и из-за угла стал разглядывать движущуюся неведомую силу.
В проезжавших машинах ехали солдаты Вермахта усталые и запыленные, без интереса смотревшие на унылый выжженный августом сельский пейзаж. Машины проползли в край села к МТС, остановились. Гул моторов стих и сменился возгласами и перекрикиванием солдат. Жители, не заметив ничего необычного, разбредались, возвращались к своим занятиям.
Колька вышел из укрытия и медленно побрел к дороге, обжигая босые ноги, подпрыгивая и стараясь ступать на траву.
- Колька, ты чего тут ходишь? – из-за каменной изгороди выглядывала голова Зойки.
- Ты немцев видала?!
- Тю… видала. У нас офицер будет жить! – Зойка сделала важное лицо.
- Брешешь! – Кольку поразило с какой значительностью она произнесла это.
- Сам ты брешешь!
- Что?! А вот это видала?! – Колька достал из обрезанных широких отцовских портков перочинный нож, раскрыл его и в кулаке покрутил перед Зойкой, - страшно?!
- Только жаб колоть! Ха-ха-ха!
- Ну, я тебе…
Колька попытался залезть на забор, но тут же передумал, потому, что в ту же секунду раздался оглушительный Зойкин визг, который стремительно удалялся и затих за хлопнувшей дверью.
- То-то же…, - Колька покрутил ножом и пошел дальше.
К сентябрю «новый порядок» понемногу обжился и местные почти не замечали каких-либо радикальных изменений в своей жизни. Они продолжали заниматься своей повседневной крестьянской жизнью, невзирая на, изредка проходящих вялым строем, немцев или проезжающие через село румынские обозы, с запряженными в телеги тяжеловозами с мохнатыми ногами.
Заработала и школа. Колька злился, думал, учиться не будут и всех детей отправят в какой-нибудь лагерь, пока война не закончится. Он возвращался со школы, засовывая нос во все примечательные места. Сначала он застрял, наблюдая за бреющимся немецким фельдфебелем, затем игрался со щенком, швырял булыжники на проселок покрытый легкой светлой пылью, от чего образовывались небольшие «взрывы», которые Колька сопровождал звуками разрывов, летящих снарядов.
Странный шум нарастал со стороны Нагартавы. Нестройное гулкое топанье, как будто гнали стадо коров. Но Колька точно знал, что там не может быть никакого стада. Он помчался к дороге и вдали заметил колону людей, которую вели несколько солдат и офицер. Конец колонны замыкали несколько «своих».
Быстро сориентировавшись в обстановке, Грыцько Свищ, завмаг с Нагартавы, быстро сколотил дружину, которая безошибочно отыскивала евреев и тех, кто жил в Нагартаве и тех, кто перебрался в село или в Снегиревку. Вскоре всех евреев сначала собрали в «Народном доме», а затем повели на край села, где, как им сказали, будут распределять и вывозить в Николаев на работу.
Колона приближалась. Они несли с собой какие-то вещи, узлы, чемоданы. Кто-то нес перевязанные стопки книг, глобус. Молча, не переговариваясь, колона топала по брусчатке, издавая зловещий шум своими башмаками, сапогами и туфельками.
- Софа! Софа! Куда это вас?! – соседка спрашивала модистку Софу, у которой шило все село.
- Говорят, повезут на станцию, а потом в Николаев!
- Ну, дай бог…, - соседка кивнула, утерев слезу и перекрестилась.
Невдалеке показалась Зойка. Увидев Кольку, спряталась за мать. Тот погрозил ей кулаком, а в ответ увидел высунутый язык. Зойка заметила подружку в колонне. Она шла с матерью за руку, опустив голову с небольшим узелком в руке.
- Галя! Галя! Ты выйдешь сегодня гулять?! – Зойка приветливо махала рукой.
Галя подняла голову, взглянула на неё и опустила опять. Посмотрела и её мать. И многие проходившие в той колоне, взглянули на Зойку недоуменными взглядами, как спросившую глупость.
- Ну и ладно, - обиделась она и пошла прочь.
Колька побежал параллельно дороге в сторону МТС. Было интересно, зачем собрали всех евреев и зачем их будут куда-то везти. Он подбежал к последней хате, за которой начинался пустырь, а за ним был двор МТС. Сквозь штакетник просматривалось движение солдат. Они поставили два стола, что-то выкрикивали, расталкивая колонну, разделив ее на две группы. Каждая группа выстроилась в очередь к своему столу. Было плохо видно и он решил поменять свой пункт наблюдения.
Перелезши через изгородь, Колька побежал к кустам, которые росли на углу забора станции.
- Ты куда, сучонок?! – на него несся здоровенный мужик с белой повязкой на рукаве. Колька, вначале замер, а потом пустился со всех ног, сверкая голыми пятками, подальше оттуда. Запыхавшись и убежавши довольно далеко, он остановился, оглянулся и залез в густой кустарник смородины. Погони не было. Колька перевел дух, очень страшный ему показался дядька. Он оглянулся вокруг.
Невдалеке послышался разговор. Колька затаился, прислушался. Голоса были детские и знакомые. Он высунул голову из кустов и увидел, как в сторону МТС идут двое пацанов, Степка и Васька.
- Эй! – сдавленным голосом окликнул Колька, - пацаны!
Они остановились, вращая головами, не понимая, откуда их зовут.
- Я здесь! – Колька вытянул руку.
- Ты шо в бабы Кати у двори робышь? Вона ж вбье!
Колька встал во весь рост, взглянул в сторону МТС и выбрался из кустов.
- Вы куда? – полушепотом продолжал Колька
- До дому, - Степка соображал, к чему весь этот таинственный тон, - а шо ты шепочешь?
- Вы до МТС не ходить…
- Чому? – вставил Васька.
- Тому…, немцы там.
Мальчишки переглянулись.
- Я сам тикал. Там дядька, страшный, усатый, за мной как погнался! А я, как драпану…! Вот…, - Колька сделал такое свирепое лицо, что двое его друзей отшатнулись назад.
- А шо воны там забулы, на МТС? Там же ничого нема.
- Они туда евреев с Нагартавы привели…
- Зачем? – Васька смотрел непонимающим взглядом.
Колька пожал плечами.
- А вы откуда? С рыбалки?
- Ага… трошки верховодки наловили, - Степан протянул котелок, продемонстрировать улов.
Колька заглянул в него и покачал головой.
- Не богато…
Они еще немного постояли, раздумывая, как пройти и решили не искушать судьбу, обойти МТС другим путем.
Солнце уже свалилось со своего дневного пьедестала, разогрев землю, деревья, степь, крыши домов. С чувством выполненного долга, взирало на свою работу, застыв над посадкой, за которой начинался Нагартав, чтобы нырнуть за неё и упокоится до завтра. Воздух наполнялся запахами и звуками ранней осени.
Мальчишки шли, переговаривались, делясь своими представлениями о войне и её будущем, когда услышали звук машин, а затем сухие автоматные очереди, внезапно, волной, накатившие и, через несколько секунд, так же внезапно, стихнувшие. Как эхо, продолжались одиночные пистолетные, то ли ружейные выстрелы. Стихли и они. Мальчишки замерли, ссутулились, вжав головы в плечи.
- Айда, подывымось, - Степан, как самый старший, принял решение.
- А как поймают? – у Кольки все еще стоял перед глазами здоровый дядька с повязкой.
Они увидели, как проехала колона машин от МТС.
- Айда! – уверенно сказал Степка.
Он сложил свои удочки и котелок под кусты, отошел немного, посмотреть, не видно ли спрятанное и, махнув рукой, увлек ребят за собой.
Озираясь и вздрагивая при каждом постороннем и неожиданном шуме, мальчишки добрались до забора МТС. Они смотрели сквозь штакетник на пустой двор, где на месте людей валялись какие-то пожитки, тряпки, раскрытые и разломанные чемоданы. Вечерний ветерок лениво гонял по двору какие-то бумажки.
- А де ж жиды? – Степан сделал недовольную физиономию.
- Откуда я знаю…
Раздалось два выстрела. Мальчишки пригнулись и спрятались в кустах.
- Це з балки, - уверенно сказал Васька, - точно, з балки.
- Айда…,- Степан вылез из укрытия и направился в сторону оврага.
- Ты куда?! – Колька спрятался глубже в кусты.
- Пишлы, до дальнёго колодезя, а там побачим.
Предложение показалось дельным, и Васька с Колькой вылезли из кустов, отряхнулись и быстро пошли в сторону Дальнего колодца. Они обошли овраг с другой стороны и на четвереньках подползли к краю, прячась в высокой траве. Слышны были отдельные возгласы. Около десятка мужчин, с белыми повязками что-то забрасывали лопатами. Работали торопливо, изредка останавливались и утирали пот. Среди них был Грыцько Свищ и Коваленко, бывший бригадир, остальные были незнакомы
Начало смеркаться. Свищ остановился, воткнул лопату, походил, позаглядывал.
- Хорош, мужики! Трошки притрусили, и ладно. Хай и за це спасыби скажуть!
Все дружно засмеялись, бросили работать и стали подниматься наверх, помогая себе лопатами.Через минуту они скрылись за холмом, а мальчишки встав из укрытия, спустились в овраг. Степан остановился перед не засыпанной большой ямой, и делово осмотрелся.
- Шо воны копалы? Дывысь, патроны…, багато, - Степан поднял несколько, позвенел ими и бросил в яму. Колька спрыгнул вслед за ними. Как только он коснулся земли, почувствовал под ногами что-то мягкое, неустойчивое, словно болотная зыбь. Он чуть не упал, рукой оперся в землю и тут же отдернул её, испугавшись, будто уперся во что-то знакомое. Он оглянулся, из земли выглядывала человеческая кисть. Колька отшатнулся. Ему почудилось, что под ним зашевелилась земля. Он в панике выскочил из ямы и уставился на Степана, что-то шевеля губами.
- Шо? – Степан внимательно вглядывался в глаза Кольки, пытаясь разгадать причину его тревоги.
- Там кто-то есть,- чуть слышно прошептал Колька. Под волосами забегали мурашки.
Глаза Васьки округлились и он медленно попятился назад.
- Та ну тебе, Микола…, - Степка, овладев собой, отодвинул Кольку в сторону.
- Кажу, кто-то е…
Они стали смотреть на засыпанную яму, вглядываясь в каждый подозрительный бугорок. Колька нашел взглядом, куда уперся рукой.
- Вон, вон, дывысь!
В этот момент, куда показывал Колька, земля шевельнулась и кисть стала заметнее. Пальцы сжались и застыли. Внутри похолодело. Степан тоже отпрянул от края, переглянулся с друзьями и они не сговариваясь, сорвались с места и, спотыкаясь, падая, поползли наверх оврага, цепляясь за траву, подгоняемые неведомым холодным ужасом.
Они отбежали от оврага довольно далеко. Остановились отдышаться. Колька вытирал руку об траву с каким-то неистовством, будто испачкал, а на самом деле пытался стереть то чувство, которое осталось от прикосновения к чьей-то руке в яме. Он все еще ощущал это тепло.
- Це жидив пострелялы, - сделал вывод Степан, - я чув, шо нимци их усих повбывають.
- А за шо? – спросил Васька.
Степан пожал плечами и не смог ответить. Было уже темно и мальчишки разбрелись по домам.
II. Два стула и велосипед.
Колька вернулся в хату бабы Мани, куда временно был определен по негласному договору родни. Мать его еще перед войной была осуждена и посажена в далекий колымский лагерь по закону «семь восьмых» или «о трех колосках», которые принесла домой, а бдительные соседи доложили «куда надо». Хату и все пожитки описали и конфисковали, оставив старое тряпье и, чудом, два стула. Стулья были добротные, заводские, покрытые вкусно пахнущим лаком. Для села это был скорее предмет буржуазной роскоши, чем мебель и обладатель стульев мог гордо на них восседая, чувствовать некоторое превосходство над остальным лавко-табуреточным окружением.
Поначалу жили с отцом у его родителей, бабы Мани и деда Ивана, потом война, отца забрали, но он сразу попал в плен, не выстрелив ни единого раза где-то под Киевом.
Два стула теперь были единственным Колькиным имуществом, приданным и определенным знаком, которым обе родные бабки извещали, что время пребывания в гостях закончено, и пора бы тебе, внучок, собираться к другой бабе. Было иногда это неожиданно. Вернется Колька с рыбалки, бежит довольный, с уловом. Во двор забегает, а стулья стоят его ждут, уже вынесли. Остановится он, обиду проглотит, улов бабке Мане отдаст, а сам стулья возьмет и побредет ко второй бабке, Галке. Дед глаза прятал, но ничего не говорил. Да и баба Маня молчала, рыбу возьмет, отвернётся и в хату. А что говорить, вот они знаки, на дворе. Может через месяц, может больше, притащит их опять в эту хату и будет ждать, когда они снова окажутся на улице.
Так и таскал Колька стулья от одной бабки к другой всю войну, аж до сорок седьмого года.
Ловили как-то рыбу с дедом Иваном на Весуне. Утро раннее, холодное. Туман под телогрейку пробирается, зябко. Не успел дед закинуть удочку, как зацепился крючок за что-то. Обидно, хороший крючок и нить рвать жалко.
- Мыкола, а нук, слазь, отцепи. Сроду тут коряг не было, сколько ловлю.
- Деда, зябко… а вода лед, - Колька весь съежился.
- Шож я полезу? Инвалид?
Колька нехотя поднялся, еще раз с мольбой посмотрел на деда, обхватил себя руками, словно прощаясь с самим собой и вбирая все тепло от телогрейки, выдохнул и резко стал раздеваться.
Забравшись в воду по шею и трясясь от холода, нырнул, туда откуда торчала нить. Дед внимательно смотрел и подтягивал удочку. Показалась Колькина голова.
- Деда! Тащи! – он махал и бил по воде рукой.
Дед испугался и потащил на себя удочку. Из воды показалось колесо велосипеда, а затем и весь велосипед. Колька вылез на берег, стуча зубами, трясясь от холода, улыбался синими губами.
Это была «Украина», новая, с остатками смазки и промасленной бумаги. Колька стоял над велосипедом, как завороженный,продолжая трястись, не обращая внимания на холод.
- О, господи…, - причитал дед, - это ж из магазина, что обокрали, шо ж делать, а…? Вот тебе нечистая… принесла…
- Я его себе возьму, - Колька решительно накинул на себя телогрейку, натянул портки и, подняв велосипед за руль, бегом покатил его домой. Дед остался стоять, разинув рот, не успев ни возразить, ни что-то сказать.
Весь день до самого вечера Колька возился с велосипедом, вытирая смазку, разбирая каретки, продувая и прочищая все закоулочки и полости, где могла остаться вода, с такой тщательностью, что хлопотавшая на дворе баба Маня, то и дело похваливала внука.
- Ай, мастер! Лисапед аж горыть! Ой, Колька…! Молодец.
Итог превзошёл все Колькины ожидания. Велосипед сверкал хромом, переливался, отражая искаженных кур в своих хромированных крыльях, которые с любопытством прохаживаясь возле техники. Колька отошел несколько назад, как художник, рассматривающий свою работу. Сделал еще пару штрихов – выковырял грязь, застрявшую в протекторе шины, погладил по сидению и занес велосипед в сарай. Когда закрыл дверь, мечтательно вздохнул и пошел в хату.
На следующий день, не успев проснуться и умыться, Колька побежал в сарай, соскучившись по новому другу, с которым не виделись целую ночь. Распахнув дверь, Колька вначале долго искал глазами то, что вчера вечером здесь оставил. Глаза помнили позу и блеск металла оставленного друга, но его не было…. Колька попытался зажмуриться и некоторое время так постоять, что бы все вернулось, как должно быть. Он открыл глаза, но велосипед не появился. Сердце защемило и к горлу подкатил ком.
- Цыпа, цыпа…, - баба Маня кормила кур, - ты шо вскочил?
- Ба?! А де велик?! – дрогнувшим голосом спросил Колька.
Баба Маня, сделала вид, что не слышит и по-прежнему увлечена курами.
- Ба!? – закричал сильнее Колька. Слезы сами потекли по щекам.
- Шо ты орешь? Не глуха. Дед на базарь снес.
Колька задыхался от душащей обидыи несправедливости.
- Ведьма стара! - выпалил он, гневно сверкая глазами.
В надежде, что дед еще не успел дойти до базара, Колька побежал, что было сил. Свернув на улицу, в конце которой и был базар, еще издалека Колька заметил хромую походку деда, уже без велосипеда возвращающегося домой. Повесив голову, Колька некоторое время постоял, всхлипывая и втягивая сопли, и побрел в хату.
Когда Колька пришел, во дворе стояли два его стула.
III. Клубника
Мать освободилась в сорок седьмом. Появилась неожиданно. Колька хозяйничал во дворе бабы Гали, когда с проезжавшей мимо подводы спрыгнула женщина в платке и направилась к нему. Колька замер, пристально всматривался в лицо. Ему казалось, что он её видел раньше, но та была моложе и приветливей. Она остановилась, взглянула на Кольку.
- Ну, здравствуй… сын. Здоровый, вон, какой стал, только пухлый. Голодаете что ли?
Колька только беззвучно открывал рот, не веря, что это его мать. Он опомнился и рванулся к ней.
- Ма…! – прокричал он ломающимся подростковым голосом.
- Тихо, тихо! Мать не сбей.
Он хотел было обнять её, но она уперлась ему рукой в грудь, не подпуская к себе.
- Баба дома? Не распускай сопли, мужик!
Колька шмыгнул носом и утерся рукавом, проглатывая слезы.
- В… хате…, - заикаясь, выдавил из себя Николай.
- Ой! Надька! Ой! – баба Галя выскочила во двор, причитала в голос, крестилась и кланялась, - спасибо тебе Господи! Заступница усердная Мати господа Вышнего…
- Чего ты, мать, орешь на все село, мабуть не с фронта в орденах, иди в хату, - грубо и резко оборвала она причитания и сама первой вошла в дом.
Баба Галя накрыла стол, усадила дочь обедать. Сама с Колькой села и наблюдала, как та ест. Сидели молча. Баба Галя делала несколько попыток подняться, как-то прислужить, либо убрать со стола, но тяжелый, из-под лобья взгляд дочери, её останавливал и та, опускалась на стул.
Мать никому ничего не рассказывала. Веяло от нее какой-то злобой и ненавистью. Устроилась она стряпухой в бригаду.
Кольке шел шестнадцатый год. Закончив восьмой класс, пошел работать в колхоз на пасеку, а вскоре пришло письмо от отца. Писал он, что работает он в Киеве на стройке. После немецкого лагеря, как в сорок четвертом освободили, попал в наш лагерь, а потом перебросили в Киев на стройку. Работает вместе с пленными немцами. Бригада русских плотников помогает бригаде немецких каменщиков, ставит леса, опалубку, мастерят носилки. Отец писал, что режим намного мягче, не то, что в лагере, и даже отпускают в город. Что к нему можно приехать. Недолго посоветовавшись, решили отправить Николая к отцу. Мать собрала кое-какие пожитки и он поехал в Киев.
После нескольких пересадок, ожиданий, стычек с пацанами, промышлявшими в поездах, он добрался до Киева. Как мать научила, спрашивал у милиционеров или военных, как пройти или проехать. Шел долго. И вот он свернул на какую-то улицу, в конце которой и должна была находиться стройка, где работал отец.
Трамвайный звонок отогнал Кольку на обочину, вдоль которой был небольшой рынок. Стояло несколько торговок. Колька, проходя мимо, обратил внимание, что у одной торговки на прилавке небольшой горочкой, на газете лежали необычные ягоды. Ничего подобного Колька в своей жизни не видел. Они были ярко-красные, с зелеными звездочками на попках, большие и, казалось, сказочно вкусными. Он остановился напротив и втягивал ноздрями аромат, идущий от них.
- Кулубника! Кулубника! Первая кулубника, - трескучим голосом вещала торговка.
Женщины останавливались, приценивались, боролись с соблазном и отходили, уступая место другим. Кольку будто магнитом тянуло к этой «кулубнике». Он приближался все ближе и ближе, не сводя с ягод глаз. Когда до них оставалось пол шага, трескучий голос отвлек от заветной цели.
- А ну проходь, не затуляй, бандит.
Это очень обидело Кольку. Он сделал вид, что уходит, а сам… запустил руку в самый центр горки, стараясь схватить, как можно, больше ягод своей, еще детской, ладонью. Он ощутил холодную влагу в руке, но, к его удивлению, ягоды оказались очень водянистыми и мягкими, да и он не рассчитал силу - между пальцев брызнул сок. В мгновение, он думал, что делать и машинально стал запихивать ягоды в рот.
- Милиция! – истошно скрипела торговка. К ней подключились и соседки. Колька рванулся бежать, ударив нечаянно какого-то дядьку своим фанерным чемоданом, от чего чемодан раскрылся, и из него вывалилось все Колькино барахло. Он попытался все запихнуть назад, но чья та сильная рука схватила его за ухо и Колька сделался обездвиженным, наклонив голову на бок.
- Шо, гаденыш, клубники захотелось?!
С пальцев еще щекотно стекал сок, а ухо начинало саднить, когда над собравшимися прозвучал голос:
- А ну, разойтись. Что тут такое?
Рука разжалась и ухо было на свободе, хотя и пылало огнем. К Кольке подошел милиционер, посмотрел на чумазое лицо с размазанной по щекам клубникой, на чемодан с нехитрым барахлом.
- Собирай, пошли, - тихо и четко сказал милиционер.
Торговки, что-то пытались сказать, но тот остановил их одним словом: «разберемся». Колька собрал свой скарб в чемодан и виновато стоял, ожидая дальнейших указаний.
- Пошли, - милиционер прошел вперед, а Колька, озираясь на толпу, обхватив чемодан руками, побрел за ним. Они прошли метров двадцать.
- Откуда? – прервал паузу милиционер.
- Из Снигиревки, с под Николаева, - соврал Колька.
- А в Киев к кому?
- К отцу, на стройке работает…
- А где знаешь?
- Вон там, - Колька показал перепачканной рукой, будто кровью, в сторону противоположную, куда они шли. Милиционер остановился, посмотрел на него.
- Так он из осужденных? – ударив на «у» спросил милиционер.
Колька молча кивнул.
- Понятно… а зовут как?
- Николаем.
- Вот, что Николай. Сейчас пройдешь вот в этот переулок, и обойдешь рынок по параллельной улице и смотри, мне больше не попадайся, понял?
Колька опять кивнул.
С отцом они встретились вечером. Тот все сидел и не мог насмотреться на сына, тормошил Кольку за волосы, от чего он сердился и бурчал. Колька рассказывал про все, что знал, о чем слышал, что видел сам, что придумывал на ходу. Отец слушал, пыхтя самокруткой, не перебивая, как будто слушал музыку, любимую и давно желанную. Только кивал и улыбался.
Октябрь, 2013г.
И лазурь, и полуденный зной...
Срок настанет - господь сына блудного спросит:
"Был ли счастлив ты в жизни земной?"
И забуду я все - вспомню только вот эти
Полевые пути меж колосьев и трав -
И от сладостных слез не успею ответить,
К милосердным коленям припав. (И.Бунин)
I. Нагартав.
Шум моторов разорвал напряженную августовскую тишину. И по селу прокатилось: «Немцы! Немцы! Немцы!» Разлетелось по дворам, от дома к дому, от двора к двору и стихнув, будто утонув, где-то в Весуне. О войне знали, знали, что она близко, кто-то подался на Восток, за Днепр, в основном это были евреи из Нагартавы, небольшого еврейского хутора, который со временем разросся в поселок и примыкал к селу, отделенный речкой. К местным, которые жили и работали здесь, прибавились евреи, бежавшие от войны из-под Винницы и Белоруссии. Навьючив свой скарб на поводья, отправились, как цыганский табор, вмиг потеряв оседлость, нажитое и построенное. Добравшись до Днепра, переправиться не смогли, переправы уже бомбили, а те, что остались, были заняты военными грузами и беженцев отгоняли часовые, охранявшие переправы. Большинство вернулись назад в Нагартав.
Те, кто остался в селе, отдали мужчин в РККА, надеясь, что они их и защитят и не допустят, чтобы вражий сапог топтал их щедрые сады, серебряную от ковыля степь, пил их Весуньскую воду.
Когда авангард колоны въехал в село, жители выходили к дороге посмотреть, какие они эти немцы, как они выглядят. Колька, выскочив из хаты, помчался на звук моторов, оставляя в теплой и пышной, как мука пыли, свои босые отпечатки. Он вначале бежал навстречу машинам, затем остановился и, замерев от испуга, понесся обратно, через огороды и задние дворы, обгавкиваемый тощими сельскими собаками. Он остановился, спрятавшись за сараем, и из-за угла стал разглядывать движущуюся неведомую силу.
В проезжавших машинах ехали солдаты Вермахта усталые и запыленные, без интереса смотревшие на унылый выжженный августом сельский пейзаж. Машины проползли в край села к МТС, остановились. Гул моторов стих и сменился возгласами и перекрикиванием солдат. Жители, не заметив ничего необычного, разбредались, возвращались к своим занятиям.
Колька вышел из укрытия и медленно побрел к дороге, обжигая босые ноги, подпрыгивая и стараясь ступать на траву.
- Колька, ты чего тут ходишь? – из-за каменной изгороди выглядывала голова Зойки.
- Ты немцев видала?!
- Тю… видала. У нас офицер будет жить! – Зойка сделала важное лицо.
- Брешешь! – Кольку поразило с какой значительностью она произнесла это.
- Сам ты брешешь!
- Что?! А вот это видала?! – Колька достал из обрезанных широких отцовских портков перочинный нож, раскрыл его и в кулаке покрутил перед Зойкой, - страшно?!
- Только жаб колоть! Ха-ха-ха!
- Ну, я тебе…
Колька попытался залезть на забор, но тут же передумал, потому, что в ту же секунду раздался оглушительный Зойкин визг, который стремительно удалялся и затих за хлопнувшей дверью.
- То-то же…, - Колька покрутил ножом и пошел дальше.
К сентябрю «новый порядок» понемногу обжился и местные почти не замечали каких-либо радикальных изменений в своей жизни. Они продолжали заниматься своей повседневной крестьянской жизнью, невзирая на, изредка проходящих вялым строем, немцев или проезжающие через село румынские обозы, с запряженными в телеги тяжеловозами с мохнатыми ногами.
Заработала и школа. Колька злился, думал, учиться не будут и всех детей отправят в какой-нибудь лагерь, пока война не закончится. Он возвращался со школы, засовывая нос во все примечательные места. Сначала он застрял, наблюдая за бреющимся немецким фельдфебелем, затем игрался со щенком, швырял булыжники на проселок покрытый легкой светлой пылью, от чего образовывались небольшие «взрывы», которые Колька сопровождал звуками разрывов, летящих снарядов.
Странный шум нарастал со стороны Нагартавы. Нестройное гулкое топанье, как будто гнали стадо коров. Но Колька точно знал, что там не может быть никакого стада. Он помчался к дороге и вдали заметил колону людей, которую вели несколько солдат и офицер. Конец колонны замыкали несколько «своих».
Быстро сориентировавшись в обстановке, Грыцько Свищ, завмаг с Нагартавы, быстро сколотил дружину, которая безошибочно отыскивала евреев и тех, кто жил в Нагартаве и тех, кто перебрался в село или в Снегиревку. Вскоре всех евреев сначала собрали в «Народном доме», а затем повели на край села, где, как им сказали, будут распределять и вывозить в Николаев на работу.
Колона приближалась. Они несли с собой какие-то вещи, узлы, чемоданы. Кто-то нес перевязанные стопки книг, глобус. Молча, не переговариваясь, колона топала по брусчатке, издавая зловещий шум своими башмаками, сапогами и туфельками.
- Софа! Софа! Куда это вас?! – соседка спрашивала модистку Софу, у которой шило все село.
- Говорят, повезут на станцию, а потом в Николаев!
- Ну, дай бог…, - соседка кивнула, утерев слезу и перекрестилась.
Невдалеке показалась Зойка. Увидев Кольку, спряталась за мать. Тот погрозил ей кулаком, а в ответ увидел высунутый язык. Зойка заметила подружку в колонне. Она шла с матерью за руку, опустив голову с небольшим узелком в руке.
- Галя! Галя! Ты выйдешь сегодня гулять?! – Зойка приветливо махала рукой.
Галя подняла голову, взглянула на неё и опустила опять. Посмотрела и её мать. И многие проходившие в той колоне, взглянули на Зойку недоуменными взглядами, как спросившую глупость.
- Ну и ладно, - обиделась она и пошла прочь.
Колька побежал параллельно дороге в сторону МТС. Было интересно, зачем собрали всех евреев и зачем их будут куда-то везти. Он подбежал к последней хате, за которой начинался пустырь, а за ним был двор МТС. Сквозь штакетник просматривалось движение солдат. Они поставили два стола, что-то выкрикивали, расталкивая колонну, разделив ее на две группы. Каждая группа выстроилась в очередь к своему столу. Было плохо видно и он решил поменять свой пункт наблюдения.
Перелезши через изгородь, Колька побежал к кустам, которые росли на углу забора станции.
- Ты куда, сучонок?! – на него несся здоровенный мужик с белой повязкой на рукаве. Колька, вначале замер, а потом пустился со всех ног, сверкая голыми пятками, подальше оттуда. Запыхавшись и убежавши довольно далеко, он остановился, оглянулся и залез в густой кустарник смородины. Погони не было. Колька перевел дух, очень страшный ему показался дядька. Он оглянулся вокруг.
Невдалеке послышался разговор. Колька затаился, прислушался. Голоса были детские и знакомые. Он высунул голову из кустов и увидел, как в сторону МТС идут двое пацанов, Степка и Васька.
- Эй! – сдавленным голосом окликнул Колька, - пацаны!
Они остановились, вращая головами, не понимая, откуда их зовут.
- Я здесь! – Колька вытянул руку.
- Ты шо в бабы Кати у двори робышь? Вона ж вбье!
Колька встал во весь рост, взглянул в сторону МТС и выбрался из кустов.
- Вы куда? – полушепотом продолжал Колька
- До дому, - Степка соображал, к чему весь этот таинственный тон, - а шо ты шепочешь?
- Вы до МТС не ходить…
- Чому? – вставил Васька.
- Тому…, немцы там.
Мальчишки переглянулись.
- Я сам тикал. Там дядька, страшный, усатый, за мной как погнался! А я, как драпану…! Вот…, - Колька сделал такое свирепое лицо, что двое его друзей отшатнулись назад.
- А шо воны там забулы, на МТС? Там же ничого нема.
- Они туда евреев с Нагартавы привели…
- Зачем? – Васька смотрел непонимающим взглядом.
Колька пожал плечами.
- А вы откуда? С рыбалки?
- Ага… трошки верховодки наловили, - Степан протянул котелок, продемонстрировать улов.
Колька заглянул в него и покачал головой.
- Не богато…
Они еще немного постояли, раздумывая, как пройти и решили не искушать судьбу, обойти МТС другим путем.
Солнце уже свалилось со своего дневного пьедестала, разогрев землю, деревья, степь, крыши домов. С чувством выполненного долга, взирало на свою работу, застыв над посадкой, за которой начинался Нагартав, чтобы нырнуть за неё и упокоится до завтра. Воздух наполнялся запахами и звуками ранней осени.
Мальчишки шли, переговаривались, делясь своими представлениями о войне и её будущем, когда услышали звук машин, а затем сухие автоматные очереди, внезапно, волной, накатившие и, через несколько секунд, так же внезапно, стихнувшие. Как эхо, продолжались одиночные пистолетные, то ли ружейные выстрелы. Стихли и они. Мальчишки замерли, ссутулились, вжав головы в плечи.
- Айда, подывымось, - Степан, как самый старший, принял решение.
- А как поймают? – у Кольки все еще стоял перед глазами здоровый дядька с повязкой.
Они увидели, как проехала колона машин от МТС.
- Айда! – уверенно сказал Степка.
Он сложил свои удочки и котелок под кусты, отошел немного, посмотреть, не видно ли спрятанное и, махнув рукой, увлек ребят за собой.
Озираясь и вздрагивая при каждом постороннем и неожиданном шуме, мальчишки добрались до забора МТС. Они смотрели сквозь штакетник на пустой двор, где на месте людей валялись какие-то пожитки, тряпки, раскрытые и разломанные чемоданы. Вечерний ветерок лениво гонял по двору какие-то бумажки.
- А де ж жиды? – Степан сделал недовольную физиономию.
- Откуда я знаю…
Раздалось два выстрела. Мальчишки пригнулись и спрятались в кустах.
- Це з балки, - уверенно сказал Васька, - точно, з балки.
- Айда…,- Степан вылез из укрытия и направился в сторону оврага.
- Ты куда?! – Колька спрятался глубже в кусты.
- Пишлы, до дальнёго колодезя, а там побачим.
Предложение показалось дельным, и Васька с Колькой вылезли из кустов, отряхнулись и быстро пошли в сторону Дальнего колодца. Они обошли овраг с другой стороны и на четвереньках подползли к краю, прячась в высокой траве. Слышны были отдельные возгласы. Около десятка мужчин, с белыми повязками что-то забрасывали лопатами. Работали торопливо, изредка останавливались и утирали пот. Среди них был Грыцько Свищ и Коваленко, бывший бригадир, остальные были незнакомы
Начало смеркаться. Свищ остановился, воткнул лопату, походил, позаглядывал.
- Хорош, мужики! Трошки притрусили, и ладно. Хай и за це спасыби скажуть!
Все дружно засмеялись, бросили работать и стали подниматься наверх, помогая себе лопатами.Через минуту они скрылись за холмом, а мальчишки встав из укрытия, спустились в овраг. Степан остановился перед не засыпанной большой ямой, и делово осмотрелся.
- Шо воны копалы? Дывысь, патроны…, багато, - Степан поднял несколько, позвенел ими и бросил в яму. Колька спрыгнул вслед за ними. Как только он коснулся земли, почувствовал под ногами что-то мягкое, неустойчивое, словно болотная зыбь. Он чуть не упал, рукой оперся в землю и тут же отдернул её, испугавшись, будто уперся во что-то знакомое. Он оглянулся, из земли выглядывала человеческая кисть. Колька отшатнулся. Ему почудилось, что под ним зашевелилась земля. Он в панике выскочил из ямы и уставился на Степана, что-то шевеля губами.
- Шо? – Степан внимательно вглядывался в глаза Кольки, пытаясь разгадать причину его тревоги.
- Там кто-то есть,- чуть слышно прошептал Колька. Под волосами забегали мурашки.
Глаза Васьки округлились и он медленно попятился назад.
- Та ну тебе, Микола…, - Степка, овладев собой, отодвинул Кольку в сторону.
- Кажу, кто-то е…
Они стали смотреть на засыпанную яму, вглядываясь в каждый подозрительный бугорок. Колька нашел взглядом, куда уперся рукой.
- Вон, вон, дывысь!
В этот момент, куда показывал Колька, земля шевельнулась и кисть стала заметнее. Пальцы сжались и застыли. Внутри похолодело. Степан тоже отпрянул от края, переглянулся с друзьями и они не сговариваясь, сорвались с места и, спотыкаясь, падая, поползли наверх оврага, цепляясь за траву, подгоняемые неведомым холодным ужасом.
Они отбежали от оврага довольно далеко. Остановились отдышаться. Колька вытирал руку об траву с каким-то неистовством, будто испачкал, а на самом деле пытался стереть то чувство, которое осталось от прикосновения к чьей-то руке в яме. Он все еще ощущал это тепло.
- Це жидив пострелялы, - сделал вывод Степан, - я чув, шо нимци их усих повбывають.
- А за шо? – спросил Васька.
Степан пожал плечами и не смог ответить. Было уже темно и мальчишки разбрелись по домам.
II. Два стула и велосипед.
Колька вернулся в хату бабы Мани, куда временно был определен по негласному договору родни. Мать его еще перед войной была осуждена и посажена в далекий колымский лагерь по закону «семь восьмых» или «о трех колосках», которые принесла домой, а бдительные соседи доложили «куда надо». Хату и все пожитки описали и конфисковали, оставив старое тряпье и, чудом, два стула. Стулья были добротные, заводские, покрытые вкусно пахнущим лаком. Для села это был скорее предмет буржуазной роскоши, чем мебель и обладатель стульев мог гордо на них восседая, чувствовать некоторое превосходство над остальным лавко-табуреточным окружением.
Поначалу жили с отцом у его родителей, бабы Мани и деда Ивана, потом война, отца забрали, но он сразу попал в плен, не выстрелив ни единого раза где-то под Киевом.
Два стула теперь были единственным Колькиным имуществом, приданным и определенным знаком, которым обе родные бабки извещали, что время пребывания в гостях закончено, и пора бы тебе, внучок, собираться к другой бабе. Было иногда это неожиданно. Вернется Колька с рыбалки, бежит довольный, с уловом. Во двор забегает, а стулья стоят его ждут, уже вынесли. Остановится он, обиду проглотит, улов бабке Мане отдаст, а сам стулья возьмет и побредет ко второй бабке, Галке. Дед глаза прятал, но ничего не говорил. Да и баба Маня молчала, рыбу возьмет, отвернётся и в хату. А что говорить, вот они знаки, на дворе. Может через месяц, может больше, притащит их опять в эту хату и будет ждать, когда они снова окажутся на улице.
Так и таскал Колька стулья от одной бабки к другой всю войну, аж до сорок седьмого года.
Ловили как-то рыбу с дедом Иваном на Весуне. Утро раннее, холодное. Туман под телогрейку пробирается, зябко. Не успел дед закинуть удочку, как зацепился крючок за что-то. Обидно, хороший крючок и нить рвать жалко.
- Мыкола, а нук, слазь, отцепи. Сроду тут коряг не было, сколько ловлю.
- Деда, зябко… а вода лед, - Колька весь съежился.
- Шож я полезу? Инвалид?
Колька нехотя поднялся, еще раз с мольбой посмотрел на деда, обхватил себя руками, словно прощаясь с самим собой и вбирая все тепло от телогрейки, выдохнул и резко стал раздеваться.
Забравшись в воду по шею и трясясь от холода, нырнул, туда откуда торчала нить. Дед внимательно смотрел и подтягивал удочку. Показалась Колькина голова.
- Деда! Тащи! – он махал и бил по воде рукой.
Дед испугался и потащил на себя удочку. Из воды показалось колесо велосипеда, а затем и весь велосипед. Колька вылез на берег, стуча зубами, трясясь от холода, улыбался синими губами.
Это была «Украина», новая, с остатками смазки и промасленной бумаги. Колька стоял над велосипедом, как завороженный,продолжая трястись, не обращая внимания на холод.
- О, господи…, - причитал дед, - это ж из магазина, что обокрали, шо ж делать, а…? Вот тебе нечистая… принесла…
- Я его себе возьму, - Колька решительно накинул на себя телогрейку, натянул портки и, подняв велосипед за руль, бегом покатил его домой. Дед остался стоять, разинув рот, не успев ни возразить, ни что-то сказать.
Весь день до самого вечера Колька возился с велосипедом, вытирая смазку, разбирая каретки, продувая и прочищая все закоулочки и полости, где могла остаться вода, с такой тщательностью, что хлопотавшая на дворе баба Маня, то и дело похваливала внука.
- Ай, мастер! Лисапед аж горыть! Ой, Колька…! Молодец.
Итог превзошёл все Колькины ожидания. Велосипед сверкал хромом, переливался, отражая искаженных кур в своих хромированных крыльях, которые с любопытством прохаживаясь возле техники. Колька отошел несколько назад, как художник, рассматривающий свою работу. Сделал еще пару штрихов – выковырял грязь, застрявшую в протекторе шины, погладил по сидению и занес велосипед в сарай. Когда закрыл дверь, мечтательно вздохнул и пошел в хату.
На следующий день, не успев проснуться и умыться, Колька побежал в сарай, соскучившись по новому другу, с которым не виделись целую ночь. Распахнув дверь, Колька вначале долго искал глазами то, что вчера вечером здесь оставил. Глаза помнили позу и блеск металла оставленного друга, но его не было…. Колька попытался зажмуриться и некоторое время так постоять, что бы все вернулось, как должно быть. Он открыл глаза, но велосипед не появился. Сердце защемило и к горлу подкатил ком.
- Цыпа, цыпа…, - баба Маня кормила кур, - ты шо вскочил?
- Ба?! А де велик?! – дрогнувшим голосом спросил Колька.
Баба Маня, сделала вид, что не слышит и по-прежнему увлечена курами.
- Ба!? – закричал сильнее Колька. Слезы сами потекли по щекам.
- Шо ты орешь? Не глуха. Дед на базарь снес.
Колька задыхался от душащей обидыи несправедливости.
- Ведьма стара! - выпалил он, гневно сверкая глазами.
В надежде, что дед еще не успел дойти до базара, Колька побежал, что было сил. Свернув на улицу, в конце которой и был базар, еще издалека Колька заметил хромую походку деда, уже без велосипеда возвращающегося домой. Повесив голову, Колька некоторое время постоял, всхлипывая и втягивая сопли, и побрел в хату.
Когда Колька пришел, во дворе стояли два его стула.
III. Клубника
Мать освободилась в сорок седьмом. Появилась неожиданно. Колька хозяйничал во дворе бабы Гали, когда с проезжавшей мимо подводы спрыгнула женщина в платке и направилась к нему. Колька замер, пристально всматривался в лицо. Ему казалось, что он её видел раньше, но та была моложе и приветливей. Она остановилась, взглянула на Кольку.
- Ну, здравствуй… сын. Здоровый, вон, какой стал, только пухлый. Голодаете что ли?
Колька только беззвучно открывал рот, не веря, что это его мать. Он опомнился и рванулся к ней.
- Ма…! – прокричал он ломающимся подростковым голосом.
- Тихо, тихо! Мать не сбей.
Он хотел было обнять её, но она уперлась ему рукой в грудь, не подпуская к себе.
- Баба дома? Не распускай сопли, мужик!
Колька шмыгнул носом и утерся рукавом, проглатывая слезы.
- В… хате…, - заикаясь, выдавил из себя Николай.
- Ой! Надька! Ой! – баба Галя выскочила во двор, причитала в голос, крестилась и кланялась, - спасибо тебе Господи! Заступница усердная Мати господа Вышнего…
- Чего ты, мать, орешь на все село, мабуть не с фронта в орденах, иди в хату, - грубо и резко оборвала она причитания и сама первой вошла в дом.
Баба Галя накрыла стол, усадила дочь обедать. Сама с Колькой села и наблюдала, как та ест. Сидели молча. Баба Галя делала несколько попыток подняться, как-то прислужить, либо убрать со стола, но тяжелый, из-под лобья взгляд дочери, её останавливал и та, опускалась на стул.
Мать никому ничего не рассказывала. Веяло от нее какой-то злобой и ненавистью. Устроилась она стряпухой в бригаду.
Кольке шел шестнадцатый год. Закончив восьмой класс, пошел работать в колхоз на пасеку, а вскоре пришло письмо от отца. Писал он, что работает он в Киеве на стройке. После немецкого лагеря, как в сорок четвертом освободили, попал в наш лагерь, а потом перебросили в Киев на стройку. Работает вместе с пленными немцами. Бригада русских плотников помогает бригаде немецких каменщиков, ставит леса, опалубку, мастерят носилки. Отец писал, что режим намного мягче, не то, что в лагере, и даже отпускают в город. Что к нему можно приехать. Недолго посоветовавшись, решили отправить Николая к отцу. Мать собрала кое-какие пожитки и он поехал в Киев.
После нескольких пересадок, ожиданий, стычек с пацанами, промышлявшими в поездах, он добрался до Киева. Как мать научила, спрашивал у милиционеров или военных, как пройти или проехать. Шел долго. И вот он свернул на какую-то улицу, в конце которой и должна была находиться стройка, где работал отец.
Трамвайный звонок отогнал Кольку на обочину, вдоль которой был небольшой рынок. Стояло несколько торговок. Колька, проходя мимо, обратил внимание, что у одной торговки на прилавке небольшой горочкой, на газете лежали необычные ягоды. Ничего подобного Колька в своей жизни не видел. Они были ярко-красные, с зелеными звездочками на попках, большие и, казалось, сказочно вкусными. Он остановился напротив и втягивал ноздрями аромат, идущий от них.
- Кулубника! Кулубника! Первая кулубника, - трескучим голосом вещала торговка.
Женщины останавливались, приценивались, боролись с соблазном и отходили, уступая место другим. Кольку будто магнитом тянуло к этой «кулубнике». Он приближался все ближе и ближе, не сводя с ягод глаз. Когда до них оставалось пол шага, трескучий голос отвлек от заветной цели.
- А ну проходь, не затуляй, бандит.
Это очень обидело Кольку. Он сделал вид, что уходит, а сам… запустил руку в самый центр горки, стараясь схватить, как можно, больше ягод своей, еще детской, ладонью. Он ощутил холодную влагу в руке, но, к его удивлению, ягоды оказались очень водянистыми и мягкими, да и он не рассчитал силу - между пальцев брызнул сок. В мгновение, он думал, что делать и машинально стал запихивать ягоды в рот.
- Милиция! – истошно скрипела торговка. К ней подключились и соседки. Колька рванулся бежать, ударив нечаянно какого-то дядьку своим фанерным чемоданом, от чего чемодан раскрылся, и из него вывалилось все Колькино барахло. Он попытался все запихнуть назад, но чья та сильная рука схватила его за ухо и Колька сделался обездвиженным, наклонив голову на бок.
- Шо, гаденыш, клубники захотелось?!
С пальцев еще щекотно стекал сок, а ухо начинало саднить, когда над собравшимися прозвучал голос:
- А ну, разойтись. Что тут такое?
Рука разжалась и ухо было на свободе, хотя и пылало огнем. К Кольке подошел милиционер, посмотрел на чумазое лицо с размазанной по щекам клубникой, на чемодан с нехитрым барахлом.
- Собирай, пошли, - тихо и четко сказал милиционер.
Торговки, что-то пытались сказать, но тот остановил их одним словом: «разберемся». Колька собрал свой скарб в чемодан и виновато стоял, ожидая дальнейших указаний.
- Пошли, - милиционер прошел вперед, а Колька, озираясь на толпу, обхватив чемодан руками, побрел за ним. Они прошли метров двадцать.
- Откуда? – прервал паузу милиционер.
- Из Снигиревки, с под Николаева, - соврал Колька.
- А в Киев к кому?
- К отцу, на стройке работает…
- А где знаешь?
- Вон там, - Колька показал перепачканной рукой, будто кровью, в сторону противоположную, куда они шли. Милиционер остановился, посмотрел на него.
- Так он из осужденных? – ударив на «у» спросил милиционер.
Колька молча кивнул.
- Понятно… а зовут как?
- Николаем.
- Вот, что Николай. Сейчас пройдешь вот в этот переулок, и обойдешь рынок по параллельной улице и смотри, мне больше не попадайся, понял?
Колька опять кивнул.
С отцом они встретились вечером. Тот все сидел и не мог насмотреться на сына, тормошил Кольку за волосы, от чего он сердился и бурчал. Колька рассказывал про все, что знал, о чем слышал, что видел сам, что придумывал на ходу. Отец слушал, пыхтя самокруткой, не перебивая, как будто слушал музыку, любимую и давно желанную. Только кивал и улыбался.
Октябрь, 2013г.
Комментариев нет:
Отправить комментарий